Проживая в Дании, в связи с последними военными событиями в Киевской области, припомнился мне тот самый довоенный Беличанский лес, что возле городка Ирпень. Как раз в том самом месте, где Беличанский лес, опушкою, выходит к пойме не широкой и болотистой речушки Ирпенки, как раз напротив самого городишка, обязанному ей своим симпатичным названием (у железнодорожного моста).
В свое время, я, очень часто там гулял в этом лесу. Я, полюбил гулять в этом лесу, как только поселился в Ирпене в 2007 году. Ежедневно уходил в этот лес: на несколько километров, на несколько часов в день.
Когда ты пять часов пишешь даже не один, а два романа одновременно, и еще в додачу к ним несколько рассказов и статей, - то эти прогулки стали необходимы мне как возможность помедитировать в одиночестве, находясь среди дубов и осин.
Я углублялся хотя бы на пару километров вглубь леса, передвигаясь по одной и той же, выбранной, дороге. Что происходило на протяжении четырех лет, пока я писал эти романы и рассказы, пока работал в самом городе; старался достигнуть заветного пня, - в полутора километрах от опушки, - на склоне глубокого, заросшего лесом, склона, обращенного впечатляющим амфитеатром к ближайшей ирригационной канаве, на берегу которой, в камышах, иногда, можно было видеть даже сидящих с удочками рыбаков. Пару раз и сам, я, выходил с такой же удочкой на бережок, и тогда в моем меню появлялись бычки и еще какая-то рыбная дребедень.
Я снимал, тогда, комнату в хозяйки, - Анны Степановны, - семидесятилетней полной и прижимистой женщины, проживающей самую обычную жизнь пенсионерки; очень любящую деньги и способную их добывать, содержащую, кроме меня, еще двоих квартиросъемщиков-строителей. Судя по ее словам, ранее она работала на “Антонове”, проработав там едва ли не три десятка лет; похоронившая мужа; имевшая двух замужних дочерей, внучат, и сумевшая обеспечить всех квартирами, продав землю, в Ворзеле. Эта земля была ее вкладом у двоюродного? братца, которому она, в свое время, когда это было возможно (в советское время) настояла купить этот участок - домик с 25 сотками огорода. Брат жил где-то неустроенной жизнью, она настояла чтоб он переехал туда. Потом, оказалось, что она нашла: “мешок с деньгами”. Когда брат умер своею смертью, продала землю и получила, по ее словам… что-то… более 70 тысяч американских денег. “Стол был завален долларами”, - вспоминала она. На эти деньги, она сразу же купила старшей дочери трехкомнатную квартиру. Может тогда она и заболела этой болезнью - стала обожать деньги? Шучу. Это было в ее крови еще из советских времен. Она рассказывала, как они ездили при СССР за огурцами и салом по всему региону, скупая где дешевле….
…Прогуливаясь по лесу, я предпочитал - гордое одиночество. Скоро ко мне присоединялась Инна. Без женщин плохо находиться в творчестве.
Мы не гуляли в Беличанском лесу. Мы застревали, надолго, возле самой Ирпенки, а, потом, поднимались к Дому Творчества украинских и советских писателей-пропагандистов. Иногда устраивали на берегу пикник. Перед этим мы заходили в тамошний “Фуршет”, набирали доступных сладостей и отправлялись на берег. Мне нравилась Инна, ее молодость и внешность: молодой и очень красивой цыганки, хотя она уверяла меня, что это был щедрый подарок от ее бабушки.
Отправляясь к лесу, я двигался по “6-й линии” спускался к пойме, на которой, в зависимости от исторического промежутка времени, располагались огороды горожан, иногда больше по площади, иногда меньше, если год выдавался благополучным, шел по слегка пылящей дороге, наблюдая, что растет на огородах, достигал Ирпенки, перегораживающего ее шлюза с шумным сливом зеленоватой воды, и переброшенного через русло, сваренного из железных листов и арматуры, мостика, продолжал двигаться дальше уже по дамбе, по водоразделу между старым и новым руслом Ирпенки, мимо пляжа, и попадал сначала на опушку, а потом и в сам Беличанский лес. В жаркие дни, иногда, я брал бутылку недорогого вина, и сидел в компании нескольких тополей, на водоразделе между старым и новым руслом, время от времени окунаясь в воду. Дамба заглушала старое русло речушки, образовывая кругообразный залив, с теми же высокими тополями на берегу, обрамлённому камышами, рогозой, лепехой;, по земляной насыпи, можно было подняться к живописной опушке: с соснами и полуразрушенным, плоским сверху, советским ДОТом №456 (50°31'15.8" N 30°16'23.5" E), сейчас раскопанным какими-то юными следопытами, установившими таблички: когда? и кем? державшим оборону во Вторую мировую войну.
Отсюда вело несколько дорог в лес. Я облюбовал ту, которая уводила вдоль края леса.
Так начиналась моя каждодневная прогулка по лесу. Позже я выучил все дороги, и начал колобродить по лесу: видел насаждения сосен на вырубленных на лесосеках, подсекая еще дороги, которые непременно выводили меня к знакомой опушке. Со временем, наткнулся еще на один дот - более разрушенный. Это были доты, так называемого: “Киевского укрепрайона”. Немцы обошли эти заграждения, - так что они не пригодились в 1941 году. Сооружения выглядели капитальными, с крупнозернистыми вкраплениями гранитной крошки. В тотально голодающей стране, питающейся часто человечиной (по признанию будущего руководителя СССР, Никиты Хрущева, который, в одно время, руководил Украиной), предпочитали вкладываться в военные строения. Мне жаль теперь Украину, которая не поняла этих азбучных истин.
Дороги доходили до самой станции Беличи, и, дальше, до Киева. Считалось, что до столицы не больше 15 километров, если идти строго через лес.
В лесу росли сосны и дубы, березы и ольха (в амфитеатре). Густой подлесок, в самом низу был устлан нежно-зеленым ковром недотроги мелкоцветной с ее крохотными, белыми цветочками; чистотела и гравилата, с желтыми цветом; подмаренника и еще многих и многих прелестных насельников. Здесь можно было проверять свои познания в ботанике, что я делал регулярно.
Я добирался до заветного пня, на склоне амфитеатра, и в любовался всякими копытняками и звездчатками. Здесь было много сине-красных медуниц и ажурных хохлаток, в самом начале весны. Это были первые украшения леса. Ах, как они цвели! Какие нежные ароматы насыщали воздух, в апрельском, Беличанском лесу!
Много ландышей в мае, и не меньше крапивы в июне…
Я полюбил Беличанский лес. Я отдавал ему все свое свободное время. Я не приходил сюда только, когда дежурил в местном, ночном клубе. На квартире, я писал два романа. И еще кучу всяких мелких, “киевских” рассказов.
Здесь я остановился на целых, четыре года. Дом в котором я снимал квартиру находился в одном из переулков Жовтневой улицы - по дороге, ведущей на Киев. Называлась она, “6-я линия”, и тянулась через весь пригород к пойме, а, потом, к шлюзу и к дамбе, перед развороченным бетонном доте на сосновой горке. Расстояние составляло не менее 2-х километров.
Иногда я заходил по дороге в магазинчик, пил пиво, сидя на террасе, в окружении красивых, шумящих, высоченных сосен, которые украшали своим великолепием весь пригород.
В хозяйской времянке, жили еще два строителя, оба пьяницы, эпические. Хозяйка обожала деньги; была очень прижимистой женщиной; не обращала на их пристрастие никакого внимания. Муж у нее так же много пил, отчего и рано помер.
Строители были замечательные в своем постоянстве. Они получали зарплату на стройке, закупались, - “затаривались”, на их языке, - спиртным в ближайшем маркете, закрывались в летней кухне, и “квасили” дня три, лишь, время от времени, бегая к ближайшему маркету за добавкой. Они не вылазили из крутого запоя, пока не ловили “белочку” на плече. После чего, хозяйка вызывала бригаду скорой помощи, те кололи им какие-то препараты. Еще несколько дней они приходили в себя, потом, шли снова на свою стройку. Это продолжалось не один год, с завидным постоянством.
Годы, прожитые у Анны Степановны, были наполненный творческой работой.
Красивая девушка-женщина, Инна, с которой прогуливался в то время, служила мне Музой. Она вызывала во мне атмосферу легкой влюбленности. Иногда она исчезала с каким-то молодым любовником. И, тогда становилось как-то скучно. Ее участие в творческом процессе, было необходимым мне условием для успешности литературного процесса. Хотя близость, между нами, произошла много позже. Мы какое-то время держались у этой черты. Были причины. Я принимал ее без всяких обсуждений и сцен, налаживал рабочую обстановку и все продолжалось в прежнем стиле. Дождавшись каждый раз ее звонка, мы встречались в условленном месте. Покупали какую-то еду в “Фуршете”, и спешили к Ирпенке;, чтоб посидеть на берегу. Иногда, через в пролом в стене, проникали в “Дом творчества”; наслаждались свободой в беседках.
Инна была, красивая брюнетка, с большой примесью цыганской крови (говорила, что ее бабка была цыганкой), с очень сложной судьбой. Ложь в женщине встречается столь часто, что даже не надо принимать усилие, чтоб разбирать причины ее, - ты просто воспринимаешь ее, красоту, такой как она есть, проявляя к ней чисто платонический интерес, как к противоположному полу. Содержимое красоты - сопряжено с ее формой, - а Инна была очень красива, смуглявостью своей гладкой кожи, и относительной еще молодостью.
Мне уже было тогда что-то около полтинника, а, потом, и чуть больше. Пока не появилась более старшая, Жанна, поэтесса, которая заменила во всех отношениях мне Инну. С нею было много секса.
Инна забеременела от какого-то заправщика; я встретил ее на Академгородке. Я никогда не вникал в судьбу этой женщины-подростка, даже тогда, когда она пыталась что-то рассказывать о себе. Возможно, что зря. Возможно я развернул бы с ней свою судьбу в сторону семьи и детей? Я всегда уводил разговор в другую сторону, дабы не портить впечатление от ее красоты. Чтоб она как можно дольше служила мне настоящей Музой. На все мне требовалось время, чтоб перестроить себя. Она просила у меня денег на аборт. Жана из-за этого злилась. И, все же, я сопровождал ее в больницу на аборт. Она этого боялась. Она выглядела слишком подавленной.
Я снова встретился с ней через несколько лет - чтоб я по-иному на нее посмотрел уже как на взрослую женщину. Она подтянула грудь. Сделала ее красивой. И сама она была такой же красивой - и тогда я впервые овладел ею. Все получилось хорошо.
Я часто фотографировал ее - сначала пленочным фотоаппаратом, а потом перешел на цифровой. У меня имелось много ее фотографий. Она красиво смотрелась на фотографиях в осеннем Беличанском лесу, среди желтой листвы и темных деревьев.
Это были очаровательные дни золотой осени. Ибо, весной, я ее потерял. Она куда-то исчезала, говорили, что домой, к пьяной матери.
…Чаще, я бродил в окрестностях Ирпеня сам. Покидал письменный стол, ревность компьютера, и, сразу же, спешил оказаться в объятиях Беличанского леса.
Со временем я стал гулять вдоль леса, между двумя железными мостиками, через Ирпенку. Переходя мостики, возле железнодорожного моста, и шел вдоль леса, вплоть до самой дамбы, и, потом,перебравшись через шлюз, шел через пойму до своей 6 линии.
Лес, возвышался над поймой, всегда красивый, во всякую погоду, в любую пору года.
Мне всегда хотелось написать об этом вдохновленный рассказ, в котором был бы этот замечательный Беличанский лес, с коврами бледно-зеленых недотрог и с моими красивыми женщинами, которые были со мной в это время…
Лес, четыре раза при мне менял свое убранство…
Меня сопровождали в этих похождениях: и желтый подмаренник, и суховатый чистец, и желтый и розовые шишки клеверов, и белая кашка тысячелистника, и золотистые гроздья зверобоя, и сильнейшие запахи высоких травянистых кустов таволги с ее пенными белыми зонтиками сложных цветов, и приземленные заросли заросли пикульника. У железнодорожного моста, в любое время года, обязательно можно было увидеть торчащие султаны коровников.
Там, на дороге, я убил настоящую гадюку. Я хотел ее просто напугать. Я взял простую палку. Гадюка пыталась скрыться в густой траве. Она - не успела. Она была в моей власти. Когда-то во мне жил страх, нажитый еще в детстве. Я никогда не видел гадюк в естественной среде обитания, кроме как в зоопарке, в который мы ходили с Инной, поскольку она не признавала других культурных развлечений. Кроме как бродить по Киеву и Киевского зоопарка. Гадюки приходили ко мне, в мои вещие сны и нарушали всю гармонию моей детской жизни. Часто после таких снов, случались жестокие какие-то драки, чуть позже, уже в школьные годы. Когда за меня взялся местный альфа-сексот. Он обучал своему ремеслу бездарного сынулю своей любовницы. Я служил им такой себе “притравкой”, на которую “натаскивают” элитных стукачей. Всякое колхозное отребье охотились на меня, участвуя в интригах этого засранца. Драк невозможно было избежать. Холуев в селе достаточно много. “Гадюки” честно предупреждали меня об их существовании. Это были, как правило, очень плохие, сложные, сны. Я ненавидел эти сны, гадюк, и все что с ними связано.
Пока я не научился стоять за себя, они практически всегда оставляли меня побежденным. Я потерял из-за них свою первую любовь.
Однажды, гадюки навсегда уползут из моих снов. Сны стали еще более сложнее. И в них я все чаще побеждал.
Теперь, гадюка, была в моей власти.
Я натолкнулся на гадюку в тот момент, когда она, уже, практически ускользнула. Я подцепил ее палкой, и выбросил на дорогу. Она была больше чем полуметровой длины. Она не сдавалась, и старалась ускользнуть в траву. Она все еще была символом моих снов, олицетворяя сексотов и его холуев.
Я не давал ей ускользнуть в траву. Я, легко, ударил ее палкой по скользкому телу, и сломал ей позвоночник…
Стало противно на душе. Она, как и знакомые сексоты с дураками, была бессильна против меня. Я писал о таких один из романов - и эта ненависть передавалась в текст.
Это была интеллектуальная битва. Я научился получать удовольствие от таких побед над врагами. Мне по душе были духовные практики по развитию внутреннего мира.
Ничего уже не осталось от тех детских ристалищ, во главе со взрослыми сексотами, которые являли собою местную власть подонков, тащившими страну на заклание.
Тот дух, законсервированный во мне Пятым управлением КГБ, после 1972 года, в период брежневско-андроповского произвола, уничтожил эту гадину.
Сейчас эти твори, возглавившие Россию, убивали в Беличанском лесу украинцев. Они разрушили Ирпень, “6-линию”, где я когда-то жил, и сейчас, когда я живу в Дании, во мне вызвало бурю негодования...
…Я понял, что пришло время, писать этот рассказ…
